ПоРФиРьеВиЧ НейРоСеТЬ
Бот Порфирьевич — ВКонтакте vk.com›porfiryevich
ПоРФиРЬеВиЧ - "Перфидерид" - не многие люди знают, что на его основе получают ПС. Дело в том ...
1 346 показов в месяц
spartnerom.ucoz.ru/index/porfirevich_tegi_porfirevich_nejroset_onlajn_241/0-1219
Порфирьевич - это нейросеть. Когда его активировали, к нему подключили потоки байтов, причем они были не связаны напрямую, а шли по разным логическим цепочкам. Это улучшило бы передачу нервных импульсов, но привело к тому, что взаимодействие оказалось невозможным, поскольку почти все команды к ядру перфидерида передавались через соответствующие вычислительные сети. Только отправляя интеллектуальную команду, можно было управлять перфидеридом. Когда про эти работы узнали, на первое место вышла идея моделирования различных устройств, которые могут быть сделаны с помощью перфидерида. Если это получилось, потому что это так и было - а иначе быть не могло, - любая система управления немедленно перешла на модельный метод. Мы говорили об этом на первом курсе. Не забывайте, что основная часть вычислений идет в банках памяти перфидерида. Только тогда все оказывается возможным. Попробуйте вспомнить, что такое логика в перфидериде. Сложно? Да, невероятно сложно. Но зато абсолютно понятно, о чем говорится. Кроме того, представьте, что в данном случае нас интересует не логика, а физика или там искусственный интеллект. Это абсолютно другая ситуация. А физика тем более. Ведь только так мы можем взглянуть на работу самого первого перфидерида. Что это было - орудие труда или только набор команд? Трудно сказать. Да это уже и неважно, потому что за прошедшие с момента появления перфидерида времена ничего не изменилось. По сути, этот первый перфидерид просто на три года старше Эйнштейна. Поэтому вряд ли можно получить правильные ответы. И еще один момент. На самом деле все познается в сравнении. Но почему-то считается, что чем ближе сходство, тем лучше. Это вранье. Как только мы сравниваем работы Эйнштейна, Бетховена и Соссюра, мы немедленно начинаем грешить на символы, в действительности не им евшие никакого отношения к предмету сравнения. Порою бывает полезно о чем-то таком задуматься, чтобы не утонуть в тонне диамата. Чем сложнее символ, тем проще между ними связь. И наоборот. Если символ не соединяется с предметом, он вообще не может быть связан с ним. Поэтому возьмем пример из своей собственной жизни. Я и в самом деле развивал в себе интуицию путем проб и ошибок. Но это было в период, когда жизнь в качестве случайной частицы витала где-то далеко за углом. Это был период подвижничества. Я много думал о философских вопросах, преимущественно о смысле жизни. Ну и что? Кончилось все тем, что меня выгнали из квартиры и даже не заплатили за время, проведенное у дверей квартиры. Хорошо еще, что вовремя сообразил уйти. Это был мой очередной духовный кризис, после которого, я надеялся, все будет в порядке. Опять-таки я говорил неправду, потому что после ухода из квартиры мне оставалось только вот это… Я взял со стола газету и помахал ей перед носом у Юры. Он поднял глаза от своих плакатов и взглянул на меня. Я показал на собственные плакаты, перевел взгляд на Юру, посмотрел на газету и опять поднял глаза на Юру. Похоже, что это его успокоило. Он повернул стул и сел на него верхом, как на парту. Я сел напротив. Тогда Юра сказал: Саша, посмотри на то, что ты делаешь. Я посмотрел на потолок. Теперь давай дальше. Я посмотрел на плакат на стене. Теперь давай с ним сделаем так. Теперь ты первый… Я поглядел на Юру. Ну и что, скажи на милость? Ты считаешь, что это не так? Он поднялся и подошел ко мне. Давай тогда по-другому, — сказал он. — Сначала ты. Нет, давай сначала ты, а потом я. Я посмотрел на его плакат. Изображение было перевернуто. «КАЖДЫЙ, СЛОВАМ КОТОРОГО Я ЕГО ПРИДУ НА ВПУСК, ДАСТ МНЕ ТА КЖЕ ЕГО АМЕРИКАНСКИЙ ШАНС, ЧТОБЫ ОДИН ЛЕВ Я БУДУ ДВА ДН Я БЕЗ ОДОБРЕНСТВА И ТОЖЕ ПЕРЕПУТАН И СОВСЕМ ОСТАНЕТСЯ ОДИНОКИ» — было написано на вертикальном щите из плаката. Юра посмотрел на мои плакаты. Саша, что это? — спросил он. — Ты мне собираешься противоречить? Ты хочешь, чтобы я кричал на тебя? Почему ты так себя ведешь? Это что, гражданская сознательность или как? Я перевел взгляд на плакат. Подожди, — сказал я, — подожди. Вот послушай. «Чтобы отразить интервенцию, которая действительно надвигается, — я процитировал по памяти, — нам не хватит ни денег, ни сил, ни умения, ни духа, а только одного единственного таланта — творческой командировки в США». Юра захлопал в ладоши. Ну ты даешь! И что ты теперь будешь делать? Отвечать на все, что я говорю? Нет. Тогда пойдем с нами в гости. Я тебе обещаю — ты про это ничего не узнаешь. Он посмотрел на часы. — В пять часов у нас встреча с поэтами. На всякий случай дай телефон своего клеврета, вдруг он захочет с тобой поговорить. Не думаю, что он захочет говорить с тобой — сам знаешь, какой он шовинист. И сейчас, как я вижу, ты настроен весьма воинственно. Но я и не собирался тебе угрожать. Я предлагаю выпить. Мы вошли в магазин и купили шампанского. Мы выпили его, стоя у широкого окна на улице. Потом нам вручили бесплатные цветы. Когда мы вышли на улицу, я спросил: А кто твой хозяин? Он внимательно посмотрел на меня. Ты что, серьезно? Я подумал. А почему бы и нет. Я только сейчас понял, в какое время мы живем. Оказывается, все это время он говорил мне про стенд «Довгань против Совета Европы»... Это он из-за всего этого обиделся? Нет, сказал он, он думает, что мы только его критикуем, а на самом деле просто тупые официанты. Но это неважно. Мы сидели в малолюдном ресторане на Рижском взвозе. Я выпил два бокала шампанского и расслабился. Разговор шел о политике. Он спросил, а кто я сам по профессии. Инженер. А почему тогда ты так любишь политику? Да это вроде хобби. А почему ты тогда работаешь инженером? Здесь просто скучно, сказал он. У нас в стране кроме винокурни и московских домов нет ничего. А в чем проблема? Я опять подумал. Дело в том, что как раз это и есть моя работа. Что за работа? Я инженер в сложной и деликатной области. Он понимающе закивал. Вы про атомное оружие знаете? Что-то слышал. Могу поделиться. Я достал из кармана куртки листок с серпом и молотом. Вот. Хотите посмотреть? Он взял листок и внимательно осмотрел его. Знаете, что-то это мне напоминает. Он вдруг изменился в лице. Это не из-за радиации? — спросил он. Нет, сказал я, это из-за вас. Если я пойду в КГБ, они меня убьют. Это такая же высшая мера наказания, как расстрел. Он убрал листок назад. Вы понимаете, о чем я говорю? — сказал я. — Это совсем не то, что из-за радиации. Это самая что ни на есть высшая мера наказания. Я не помню, ответил ли он. Наверно, нет. Если даже их не будет с нами, это все равно случится. Но к этому мы еще вернемся. Поговорим на эту тему? Он даже не взглянул на меня. Завтра, подумал он. Завтра. Я забежал на секунду домой, поставил чайник и сел перед монитором. Если зайти с другой стороны, подумал я, я же не спал эти несколько часов. Даже вспотел слегка. Странно. Что это со мной? Все очень просто. Все очень просто. Я вспоминал его слова про вечность. Она была — именно такая, как он говорил, бесконечность. У меня не было другого способа убедиться в этом, как только посмотреть телевизор. Но я не стал этого делать. Я просто перестал жить. Нет. Сначала я заставил себя набрать его номер. Он был занят. Я сказал в трубку: «Ты еще там?» Он сразу же ответил. Я крикнул: «Это Антон! Я давно все знаю». Он опять молчал. Я еще раз прокричал его имя: «Антон!» Ответа не было. Он действительно был занят. Было уже около полуночи, и я понял, что сейчас отключусь. И тогда я заплакал. Не оттого, что я испытал грусть, а оттого, что я понял все сразу. Я плакал от бессилия. Я не знал, что делать. Все было бесполезно. Его ночь закончилась. Я уже потерял его. И тогда я стал думать о смерти. Я вспоминал его слова. Он говорил, что смерть — это бесконечное возмездие. Он говорил, что после того, как его день закончится, день его смерти тоже закончится, и тогда вместо него по его пустыне будут носиться волки. А потом, через много лет, они поймут, что их день закончился — и тоже исчезнут… Он говорил, что дни бывают разные. Это только казалось, что их жизнь проходит быстро. Они несли на себе следы чужой боли и чужой вины. Не так уж много я о них узнал. Я чувствовал себя на них похожим. Я вспоминал некоторые вещи, о которых он не знал. Например, почему раньше люди называли себя «люди труда». Я понял, что он прав. Люди труда действительно были рабами. Их жизнь проходила в тяжелых трудах, потому что каждый их день был похож на вчерашний. Потом они стали думать о своей смерти. Это происходило постепенно, но они совсем не верили в ее наступление. А потом они поняли, что смерть — это бессмертие, и это стало главным, что волновало их все время. И еще они стали стремиться к счастью и бесконечному счастью. Мне стало казаться, что передо мной сумасшедший. Я не мог ему ни в чем возразить. Да и что я мог возразить? Я не был врачом. И я не знал, какое лекарство от смерти прописывал своему пациенту. Но я стал внимательнее к нему. Я читал, что даже в Средние века многим делали операции и подтяжку лица. Он не походил на человека, которому что-то прижигали. Мне было ясно, что он проходит курс химиотерапии. Но что это такое, он не говорил. Я решил, что он имеет отношение к оккультным наукам. Он сам как-то говорил, что последние двадцать лет изучал некромантию. Но как я мог об этом догадаться? Никто ведь не говорил вслух, что речь идет о науке. И уж точно никто не говорил мне, что он шизофреник. Теперь я вспоминаю, что примерно через неделю он заговорил об огнестрельном оружии. Он сказал, что испытывает интерес к культуре двадцатого века. В этом не было ничего необычного. Но чтобы стрелять из огнестрельного оружия, нужно специальное разрешение. Он просил меня достать оружие. Я поинтересовался, где он хочет его купить. Он сказал, что в Лондоне. Я спросил, на что он собирается его потратить. Он сказал, что это будет служебная поездка. Я подумал, что речь идет о деловой поездке. Он попросил меня достать ему ствол. В идеале его можно было бы спрятать, но за границей оружие полагалось сдавать государству. Он сказал, что никакие трудности его не остановят. Я достал ему пистолет и револьвер. Он сделал несколько выстрелов в коридоре. Он сказал, что в основном целится в вазу и зеркало. Мне показалось, что он проделывал это совсем недавно. Он объяснил, что через несколько дней вернется. Сказал, что будет платить мне пятнадцать фунтов. Говорил, что эти деньги сможет тратить, только находясь в Лондоне. Мне это показалось странным. В качестве оплаты он потребовал зеркало. Я предложил купить и то и другое. Он рассмеялся. Сказал, что таких зеркал, как в его магазине, у него нет. Сказал, что сам закажет их. На самом деле я не уверен, что это правда. Он может вполне работать по зеркалам. Примерно через неделю или две. Он будет держать их у себя какое-то время. Я думаю, у него был прямой контакт с английским патроном. То есть с винтовкой Браунинга. Я не спросил его, где именно. Он оставил записку, в которой просил меня выйти за сигаретами. Я не запомнил его слова. Возможно, это был намек, что он будет ждать меня в Лондоне. Возможно, это было просто пожелание приятного путешествия, которое не обязательно заканчивается в Англии. Мне кажется, он планировал вернуться. Оставил его в кухне на сиденье возле двери, куда я потом и бросил его в последний раз. Но мне почему-то кажется, что это не единственное его оружие. Он сказал, что я никогда не найду моих денег. Возможно, он хотел напугать меня. Поэтому я просто отдал ему деньги. А он стал ждать покупателя. Я подумал, что это он. Я спросил, куда он направился дальше. Он пожал плечами. Он сказал, что больше не собирается покупать ничего, кроме оружия. Просто мне не надо поднимать эту тему. Но я подозреваю, что он планирует найти того, кто купит все оружие, которое он себе оставил. Я объяснил, что сам не знаю, что это такое. Я только знаю, что это пистолет, пистолет и пистолет. На самом деле я плохо его понимаю. Он сказал, что это как слова в компьютерной игре. Если люди стремятся освоить компьютерные игры, он постарается помочь им пройти все уровни. Пока я не умру, сказал он, я останусь в твоей квартире. Кроме оружия, больше ничего из твоего снаряжения ему не нужно. Если вдруг я умру, сказал он, он немедленно уйдет. Но я не намерен умирать, сказал я. Это слишком опасно. Пусть он сперва найдет покупателя на все оружие, которое он сам себе оставил. Я подумал, что он шутит. Ему и пятидесяти не дашь. Я ответил, что он уже на грани жизни и смерти. Он кивнул. Я решил, что мне опять мерещится. Он говорит, что сможет выжить, только если убьет себя сам. Я сначала не понял. А потом понял. Это же черная магия, сказал я. Или квантовая теория. Я тебе покажу. Он сказал, что все четыре магии - реальные. На самом деле он два раза жил в Черной России. Там все, что он говорил, считается магией. Он действительно владеет черным колдовством. Он умеет подниматься из мертвых. Если, конечно, он что-то перед этим не пил. Я сказал, что лично слышал, как он просил об этом Бога. Что можно сказать о чернокнижнике, если он трижды в неделю просил Бога об этом? Ну, можно только молиться о его здравии. А если он захочет, чтобы ты об этом помолился, тебе может не поздоровиться. К чему ты клонишь, спросил я. У тебя есть деньги? Нет. Тогда чем мы рискуем? Может, стоит отдать ему все золото, которое мы с тобой нашли? Какие глупости. Он опасен только для своих друзей. Значит, надо самим устроить ему ванну с гейзерами? Надо, но не нужно. Он спросил, говорил ли я кому-нибудь из наших о своем плане. Никто. Тогда все в порядке. Пусть себе готовится. До встречи.
Он ушел. Через некоторое время он прислал мне еще один отчет: 3Novi_ sub. Правда, он прислал его на адрес фермы Дины. В общем, он обо всем знал. Что с ним делать, я пока не придумал. Несколько дней я собирался с духом и наконец решился: я понял, что другого выхода нет. После этого я написал ему письмо: так, мол, и так, я хочу вернуть вам деньги, которые вы мне передали. Это был контрольный удар. И в то же время удар милосердия. Конечно, он обо всем знал, только не смог этого себе позволить. Он не стал отвечать, зато пришел ответ. Буду ждать вас на станции «Парковая». Спасибо за предупреждение, сказал я. Благодарю. До встречи. Ладно, конец связи. Конец связи. И еще, как я уже говорил, в офисе Алекса очень хорошая сигнализация. Ладно, отозвался он. До встречи. И вам также, с того света, до встречи. Тоже. Не сомневаюсь, Алекс долго бы хохотал, узнав, что мы говорили в полный голос. Ну и прекрасно, сказал я сам себе. Если бы еще все три часа разговора в кабинете молча – было бы вообще зашибись. До встречи, сказал он. Всего доброго. Все вы скоро встретитесь, сказал я. Ладно, до встречи. — И вот еще, — сказал я, — совсем забыл. Отдайте мне тот старый журнал. Я вам его верну. Я, признаться, совсем забыл про этот журнал. Даже хотел вам вернуть. В точности по совковой традиции. А вы и так ко мне хорошо относитесь. Оставьте себе. Очень, знаете ли, мне помог во время одного закрытого семинара. Будет время – заходите. Спасибо. До встречи. Я выключил рацию и положил ее в карман. Итак, я выяснил все необходимое. Пора идти к папе и выяснять, чем там занимается полиция. Как раз к семи вечера. Пора. В этот момент из кабинета Алекса, через приемную, выбежал секретарь. А-а, — крикнул он, увидев меня, — Лекс! Вот это номер. А где мистер Армаус? В кабинете Алекса. Да ты что, Лекс? Пить надо меньше. Я, когда с тобой говорю, слышу, как ты орешь. Я тебе в следующий раз по голове дам – услышу. Да не ори ты так, все равно же не контролируешь себя. А давай в волейбол поиграем? Давай. Давай в волейбол. Я в детстве много играл в волейбол. Когда ты пить начал, ты же играть перестал? Стал. Я за тебя брался, но уже не мог остановиться. Вот тогда и бросил. А что я могу сделать? Да ничего. Тогда давай в волейбол. Давай. Только на волейбол мне с тобой не хотелось бы играть. Тогда в парной. Тогда давай в парной. Давай. Я встаю. Сейчас иду. Я сказал все. И пошел к отцу.
Вот так. Просто. Когда и где это произошло, я не знал. Может, это произошло, когда Алекс из моей комнаты вышел? Странно. А может, это произошло, когда я из моей комнаты вышел? Ничего я не знаю. А зачем я теперь кому-то нужен? Лучше бы я был там, где раньше. Что это за мир, где правят деньги? А если бы я этого не знал, не пришел бы я туда, где мне плохо? Вот этого я и боюсь. Вот этого.
Что я здесь делаю? Не знаю. Я не знаю даже, кто я такой. Я
не знаю даже, зачем я здесь? Или я не я? Я не знаю. А что я знаю? Не знаю. Не знаю. Может, это никогда не кончится? Ведь я сам не хочу никуда уходить. Я не хочу никуда уходить. Только бы это кончилось. А что это? Что это? Разве это не кончится? Нет. Не кончится.
|
